Неведомый наставник: Прислушайся к голосам этого места, земля до сих пор хранит память о первом доме Цветаевых.

Сцена 1.

(голоса быстро сменяют друг друга, говорят шепотом)
Голос 1: Мальчик-мальчик-мальчик, должен быть мальчик
Голос 2: ..Александр..
Голос 1: ...неужели будет девочка..
Голос 2: ...девочка?

(недовольно)

Мать: По крайней мере, будет музыкантша.

Сцена 2.

(стук закрывающейся двери)
Мать: Иди сюда, Марина
Цветаева-ребёнок: Бегу
Мать: Садись за рояль, будем играть гамму
Цветаева-ребёнок: Какую?
Мать: До мажор

Сцена 3.

(голоса быстро сменяют друг друга)
Голос 1: Снова девочка..
Голос 2 (саркастически): ...ну и Кирилл..
Голос 1: ...не дождутся сына
Мать (холодно и сухо): Ну, что ж, будет еще одна музыкантша.

Сцена 4.

Ася (младенчески невнятно): “Ранга”
Мать: Нога? Значит - балерина? У меня - дочь балерина? У дедушки - внучка балерина? У нас, слава Богу, в семье никто не танцевал!

Сцена 5.

(Игра на рояле)
Мать (восклицая): Молодец!
(продолжая холодно)
Впрочем, ты ни при чем. Слух - от Бога

Сцена 6.

Цветаева: Так это у меня навсегда и осталось, что я – ни при чем, что слух – от Бога. Это меня охранило и от самомнения, и от само-сомнения, со всякого, в искусстве, самолюбия, – раз слух от Бога.

«Твое – только старание, потому что каждый Божий дар можно загубить», - говорила мать поверх моей четырехлетней головы, явно не понимающей и уже из-за этого запоминающей так, что потом уже ничем не выбьешь.

Цветаева: И если я этого своего слуха не загубила, не только сама не загубила, но и жизни не дала загубить и забить (а как старалась!), этим опять-таки обязана матери. Если бы матери почаще говорили своим детям непонятные вещи, эти дети, выросши, не только бы больше понимали, но и тверже поступали. Разъяснять ребенку ничего не нужно, ребенка нужно – заклясть. И чем темнее слова заклятия – тем глубже они в ребенка врастают, тем непреложнее в нем действуют: «Отче наш, иже еси на небесех...»

Цветаева: И какое счастье, что все это было не наука, а Лирика, – то, чего всегда мало, дважды – мало: как мало голодному всего в мире хлеба, и в мире мало – как радия, то, что само есть – недохват всего, сам недохват, только потому и хватающий звезды! – то, чего не может быть слишком , потому что оно – само слишком, весь излишек тоски и силы, излишек силы, идущий в тоску, горами двигающую.

Цветаева: Мать не воспитывала - испытывала: силу сопротивления, – подастся ли грудная клетка? Нет, не подалась, а так раздалась, что потом – теперь – уже ничем не накормишь, не наполнишь. Мать поила нас из вскрытой жилы Лирики, как и мы потом, беспощадно вскрыв свою, пытались поить своих детей кровью собственной тоски. Их счастье – что не удалось, наше – что удалось!

Цветаева: После такой матери мне оставалось только одно: стать поэтом. Чтобы избыть ее дар – мне, который бы задушил или превратил меня в преступителя всех человеческих законов.